Записки целителя - Бабник Часть 1

Застолья в издательстве устраивали часто. Дни рождения, отпуска, прибавления в семействе, защиты дипломов - поводов раскинуть скатерть-самобранку в дружеском кругу было предостаточно. Тем более что начальство смотрело на это благосклонно. Может, и не все начальство, но Эдуард Сергеевич, заместитель директора, определенно любил товарищеские посиделки. Он был поэтом, за руководящее кресло держался из-за зарплаты, администрировал со снисхождением к людским слабостям и даже как-то нехотя. Говорили, что у него ослепительно красивая жена, что он помогает первой семье, из которой ушел с одним портфельчиком, ничего не взяв, кроме зубной щетки и смены белья. Впрочем, это могли быть и сплетни. Сам Эдик, как звали его за глаза сотрудники издательства от мала до велика, про свою личную жизнь никогда не распространялся, никому красавицу-жену не предъявлял. Сплетники поговаривали, что у них неладно. Почему обязательно неладно? - заводилась Римма Николаевна. Она не выносила досужих разговоров про семейную жизнь Эдика. Может, для человека это свято. Может, он жену боготворит... Да уж, конечно, боготворит,- хихикали издательские кумушки. Он же бабник! Все видят, одна ты не видишь...

Ну да, на всех издательских сабантуйчиках Эдик, переполненный множеством тостов, баек, анекдотов и стихов, неизменно председательствовал,- он избирал королеву праздника и одновременно даму сердца. Обычно ею становилась именинница, виновница торжества. Эдик преподносил своей очередной музе тоненький сборничек своих стихов, воспевал ее достоинства в цветистых выражениях, произносил в ее честь замысловатые тосты. На него снисходило вдохновенье. Глаза делались масляными, голос становился бархатным, бородка вставала торчком и, казалось, сияла. Право проводить «музу» домой тоже принадлежало ему (в средние века право первой ночи принадлежало феодалу, нынче принадлежит начальнику, язвили подпившие мужчины). Было или не было что-нибудь у Эдика с его «музами», никто толком не знал. Эдик никогда не обсуждал вчерашнее, «королевы» помалкивали, давая повод для новых слухов и сплетен.

Придет моя очередь - узнаю, решила Римма. Она и года не работала в издательстве, хотя всех уже знала, все знали ее и от мала до велика звали просто по имени, и если Эдик был душой застолий, то Римма - их мотором. Она накрывала на стол, резала хлеб и колбасу, строгала салаты и оставалась убирать. А когда муж отбывал в командировку, пекла дома для коллектива пироги. Слава Богу, Павел теперь почти не вылезал из инспекционных поездок. Сына тоже не было - служил. Отец-полковник мог бы устроить ему освобождение от армии, но не захотел. «Мужчина должен пройти солдатскую школу», - подняв палец, наставительно говорил полковник Павел Павлович в ответ на все просьбы жены. «Дубина, тупица, солдафон,- бессильно ругалась она.- Забыл, что он больной мальчик?» - «Был больной, теперь годен», - заявлял полковник. Так мог бы говорить начальник призывной комиссии, а не родной отец. «Одна у тебя извилина, и то след от фуражки», пилила Римма мужа, понимая, что проиграла и что выиграть вообще не могла.

Сын со временем про детские хвори забыл, так что законных оснований для освобождения от призыва не было. А «незаконные», так сказать, услуги отца сын отверг бы с презрением. Оба старались соблюдать нейтралитет, но, то и дело вступали в пикировки, переходившие в скандалы, в которых оба они выглядели попросту мерзко. Отца все раздражало в сыне: как сидит, как ест, как говорит, что читает, с кем дружит... Сын ненавидел профессию, погоны, образ мыслей и образ жизни отца. Он ненавидел Павла Павловича еще больше, чем Римма Николаевна.

Дочь военного, всю жизнь прослужившего по захолустным гарнизонам, она вышла за молоденького лейтенантика без любви, лишь бы вырваться из дыры. «Стерпится-слюбится»,- думала Римма, однако не получилось. Павел потребовал от нее образцовой службы, как требовал от вверенных ему подчиненных. Он требовал безукоризненного ведения дома, заботливого ухода за мужем и безотказного исполнения супружеского долга. Римма подчинилась требованиям. Она полностью зависела от мужа, полностью была на его иждивении - вместе с болезненным сыном. Они кочевали по таким же отдаленным гарнизонам, в которых прошло Риммино детство, в которых - ни работы, ни общества. О каком-то романе на стороне и речи не было. С кем крутить роман в военном городке, где все на виду? С сослуживцами мужа? Другие одуревшие от тоски и безделья офицерские жены пускались во все тяжкие, но их любовные утехи всегда заканчивались одним: оглаской, скандалом, мордобоем, разбирательством у командира, А Римма - брезговала. Она органически не терпела грязи. Да и понимала: у Павла не забалуешь.

Усердие мужа, между тем, было, наконец оценено. Павла послали учиться в военную академию. Первое время в Москве жили в офицерском общежитии, потом получили двухкомнатную квартиру на окраине. К ногам Риммы лег огромный город, полный возможностей и соблазнов, в нем жили веселые ласковые мужчины, один из которых давно ждал именно ее, город дразнил, искушал, самостоятельностью, свободой... Римма потянулась навстречу зову Москвы и... И с ужасом поняла, что нет у нее сил на новую жизнь. За годы, проведенные в глуши с неодушевленным мужем и хворым сыном, ее душа высохла, съежилась, стала боязливой и ленивой. К таким подвигам, как развод, размен, переход на самофинансирование Римма, была не готова.

Слава Богу, в кочевьях по гарнизонам Римма сумела заочно окончить Институт культуры и смогла теперь устроиться библиотекарем в издательство. Первое же коллективное застолье ее очаровало, повергло в изумление, восхищение. Она благодарила судьбу, приведшую ее в общество таких раскрепощенных, остроумных, образованных и доброжелательных людей. Но даже в этом созвездии эрудитов и острословов замдиректора Эдуард Сергеич, Эдик, блистал как звезда первой величины, суперзвезда. Римма и не заметила, как издательские сабантуи стали для нее тем солнышком, под лучами которого потихоньку оттаивала душа. Она уже не смогла бы жить без этих еженедельных сборищ, на которых не пила, не ела, только слушала, смеялась и радовалась. Эдика она боготворила. Любуясь издалека, даже не помышляя ни о чем другом. Хотя... «Речь не о том, но все же, все же, нее же...» Эти слова поэта Симонова часто цитировал Эдик. Да, не о том. Но все же, все же, все же...

Римма едва дожила до темного холодного декабрьского дня - дня своего рождения. Полковник, к счастью был в отъезде, и накануне до поздней ночи она пекла и жарила. Время до пяти вечера, когда по традиции произносился первый тост, еле-еле тянулось... В пять часов Эдик изысканно поздравил «сегодняшнюю королеву бала», коллектив грянул «Ура!», и гульба началась. Римма выпила шампанского и водки и очутилась в каком-то звенящем тумане. Кажется, она усердно играла королеву, смеялась, чокалась, благодарила... Эдик держал ее за руку, его голос рокотал, вибрировал, по бородке разливалось сияние... Речь не о том? - ухало в голове. Нет, не о том. И все же? Все же? Все же?! Да! Все же! Да! Да! Да!

Видео по теме

29.03.2008 8262 32